Неточные совпадения
Потому что пора наконец
дать отдых бедному добродетельному человеку, потому что праздно вращается на устах слово «добродетельный человек»; потому что обратили в лошадь добродетельного человека, и нет писателя, который бы не ездил на нем, понукая и кнутом, и всем чем ни попало; потому что изморили добродетельного человека до того, что теперь нет на нем и
тени добродетели, а остались только ребра да кожа вместо тела; потому что лицемерно призывают добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека.
Одессу звучными стихами
Наш друг Туманский описал,
Но он пристрастными глазами
В то время на нее взирал.
Приехав, он прямым поэтом
Пошел бродить с своим лорнетом
Один над морем — и потом
Очаровательным пером
Сады одесские прославил.
Всё хорошо, но дело в том,
Что степь нагая там кругом;
Кой-где недавный труд заставил
Младые ветви в знойный день
Давать насильственную
тень.
У нас теперь не то в предмете:
Мы лучше поспешим на бал,
Куда стремглав в ямской карете
Уж мой Онегин поскакал.
Перед померкшими домами
Вдоль сонной улицы рядами
Двойные фонари карет
Веселый изливают свет
И радуги на снег наводят;
Усеян плошками кругом,
Блестит великолепный дом;
По цельным окнам
тени ходят,
Мелькают профили голов
И
дам и модных чудаков.
Говор народа, топот лошадей и телег, веселый свист перепелов, жужжание насекомых, которые неподвижными стаями вились в воздухе, запах полыни, соломы и лошадиного пота, тысячи различных цветов и
теней, которые разливало палящее солнце по светло-желтому жнивью, синей
дали леса и бело-лиловым облакам, белые паутины, которые носились в воздухе или ложились по жнивью, — все это я видел, слышал и чувствовал.
Как почти все наши кладбища, оно являет вид печальный: окружавшие его канавы давно заросли; серые деревянные кресты поникли и гниют под своими когда-то крашеными крышами; каменные плиты все сдвинуты, словно кто их подталкивает снизу; два-три ощипанных деревца едва
дают скудную
тень; овцы безвозбранно бродят по могилам…
По бульварам нарядного города, под ласковой
тенью каштанов, мимо хвастливо богатых витрин магазинов и ресторанов, откуда изливались на панели смех и музыка, шумно двигались навстречу друг другу веселые мужчины,
дамы, юноши и девицы; казалось, что все они ищут одного — возможности безобидно посмеяться, покричать, похвастаться своим уменьем жить легко.
Сознание новой жизни,
даль будущего, строгость долга, момент торжества и счастья — все придавало лицу и красоте ее нежную, трогательную
тень. Жених был скромен, почти робок; пропала его резвость, умолкли шутки, он был растроган. Бабушка задумчиво счастлива, Вера непроницаема и бледна.
— А вот узнаешь: всякому свой! Иному
дает на всю жизнь — и несет его, тянет точно лямку. Вон Кирила Кирилыч… — бабушка сейчас бросилась к любимому своему способу, к примеру, — богат, здоровехонек, весь век хи-хи-хи, да ха-ха-ха, да жена вдруг ушла: с тех пор и повесил голову, — шестой год ходит, как
тень… А у Егора Ильича…
Один только старый дом стоял в глубине двора, как бельмо в глазу, мрачный, почти всегда в
тени, серый, полинявший, местами с забитыми окнами, с поросшим травой крыльцом, с тяжелыми дверьми, замкнутыми тяжелыми же задвижками, но прочно и массивно выстроенный. Зато на маленький домик с утра до вечера жарко лились лучи солнца, деревья отступили от него, чтоб
дать ему простора и воздуха. Только цветник, как гирлянда, обвивал его со стороны сада, и махровые розы, далии и другие цветы так и просились в окна.
После этого сравнения, мелькнувшего у меня в голове, как ни резво бегали мыши, как ни настойчиво заглядывала
тень в окно, я не
дал себе труда дознаваться, какие мыши были в Африке и кто заглядывал в окно, а крепко-накрепко заснул.
Пальмы уныло повесили головы; никто нейдет искать под ними прохлады: они
дают столько же
тени, сколько метла.
Ведь все эти люда — и Масленников, и смотритель, и конвойный, — все они, если бы не были губернаторами, смотрителями, офицерами, двадцать раз подумали бы о том, можно ли отправлять людей в такую жару и такой кучей, двадцать раз дорогой остановились бы и, увидав, что человек слабеет, задыхается, вывели бы его из толпы, свели бы его в
тень,
дали бы воды,
дали бы отдохнуть и, когда случилось несчастье, выказали бы сострадание.
Они вошли в совсем пустую комнату с старинной мебелью, обитой красным выцветшим бархатом. Одна лампа с матовым шаром едва освещала ее, оставляя в
тени углы и открытую дверь в дальнем конце. Лоскутов усадил свою
даму на небольшой круглый диванчик и не знал, что ему делать дальше. Зося сидела с опущенными глазами и тяжело дышала.
— Даже и мы порядочно устали, — говорит за себя и за Бьюмонта Кирсанов. Они садятся подле своих жен. Кирсанов обнял Веру Павловну; Бьюмонт взял руку Катерины Васильевны. Идиллическая картина. Приятно видеть счастливые браки. Но по лицу
дамы в трауре пробежала
тень, на один миг, так что никто не заметил, кроме одного из ее молодых спутников; он отошел к окну и стал всматриваться в арабески, слегка набросанные морозом на стекле.
— Скажите, — заговорила Ася после небольшого молчания, в течение которого какие-то
тени пробежали у ней по лицу, уже успевшему побледнеть, — вам очень нравилась та
дама… Вы помните, брат пил ее здоровье в развалине, на второй день нашего знакомства?
Он печально указывал, к чему привели усилия целого века: образование
дало только новые средства угнетения, церковь сделалась одною
тенью, под которой покоится полиция; народ все выносит, все терпит, правительство все давит и гнетет.
— Сказал, чтоб не сумлевался, блины, мол, будут. Матвея схоронили, блинов и водки попу
дали, а все-то это оставило за собой длинную темную
тень, мне же предстояло еще ужасное дело — известить его мать.
Леса — хранители вод: деревья закрывают землю от палящих лучей летнего солнца, от иссушительных ветров; прохлада и сырость живут в их
тени и не
дают иссякнуть текучей или стоячей влаге.
Солнце склонилось на запад к горизонту, по низине легла длинная
тень, на востоке лежала тяжелая туча,
даль терялась в вечерней дымке, и только кое-где косые лучи выхватывали у синих
теней то белую стену мазаной хатки, то загоревшееся рубином оконце, то живую искорку на кресте дальней колокольни.
— Ага! — воскликнул он, — я вижу, вы начали срисовывать мой пейзаж — и прекрасно. Очень хорошо! Вот тут только — дайте-ка карандаш — не довольно сильно положены
тени. Смотрите.
Марью Дмитриевну посадили на кресло возле берега, в
тени, постлали ей ковер под ноги,
дали лучшую удочку; Антон, как старый опытный рыболов, предложил ей свои услуги.
В самом деле, там было очень хорошо: берега были обсажены березами, которые разрослись, широко раскинулись и
давали густую
тень; липовая аллея пересекала остров посередине; она была тесно насажена, и под нею вечно был сумрак и прохлада; она служила денным убежищем для ночных бабочек, собиранием которых, через несколько лет, я стал очень горячо заниматься.
Несколько экипажей для
дам стоят в
тени мелкого березняка, где курится огонек.
— Прошлялся я по фабрикам пять лет, отвык от деревни, вот! Пришел туда, поглядел, вижу — не могу я так жить! Понимаешь? Не могу! Вы тут живете — вы обид таких не видите. А там — голод за человеком
тенью ползет и нет надежды на хлеб, нету! Голод души сожрал, лики человеческие стер, не живут люди, гниют в неизбывной нужде… И кругом, как воронье, начальство сторожит — нет ли лишнего куска у тебя? Увидит, вырвет, в харю тебе
даст…
Открывались
дали, снимая встречу солнцу ночные
тени со своих холмов.
Но я не
дал ей кончить, торопливо втолкнул в дверь — и мы внутри, в вестибюле. Над контрольным столиком — знакомые, взволнованно-вздрагивающие, обвислые щеки; кругом — плотная кучка нумеров — какой-то спор, головы, перевесившиеся со второго этажа через перила, — поодиночке сбегают вниз. Но это — потом, потом… А сейчас я скорее увлек О в противоположный угол, сел спиною к стене (там, за стеною, я видел: скользила по тротуару взад и вперед темная, большеголовая
тень), вытащил блокнот.
Однако он прошел, сделав вид, что не расслышал моего вопроса. Мне даже показалось, что какая-то
тень пробежала по его лицу. Минуту перед тем он мелькал по коридору, и на лице его, казалось, было написано: уж ежели ты мнена водку не
дашь, так уж после этого я и не знаю… Теперь же, благодаря моему напоминанию, он вдруг словно остепенился.
Кроме того, по всему этому склону росли в наклоненном положении огромные кедры, в
тени которых стояла не то часовня, не то хижина, где, по словам старожилов, спасался будто бы некогда какой-то старец, но другие объясняли проще, говоря, что прежний владелец — большой между прочим шутник и забавник — нарочно старался придать этой хижине дикий вид и посадил деревянную куклу, изображающую пустынножителя, которая, когда кто входил в хижину, имела свойство вставать и кланяться, чем пугала некоторых
дам до обморока, доставляя тем хозяину неимоверное удовольствие.
Там я ложился в
тени на траве и читал, изредка отрывая глаза от книги, чтобы взглянуть на лиловатую в
тени поверхность реки, начинающую колыхаться от утреннего ветра, на поле желтеющей ржи на том берегу, на светло-красный утренний свет лучей, ниже и ниже окрашивающий белые стволы берез, которые, прячась одна за другую, уходили от меня в
даль чистого леса, и наслаждался сознанием в себе точно такой же свежей, молодой силы жизни, какой везде кругом меня дышала природа.
Не глядя, видел, нет, скорее, чувствовал, Александров, как часто и упруго дышит грудь его
дамы в том месте, над вырезом декольте, где легла на розовом теле нежная
тень ложбинки. Заметил он тоже, что, танцуя, она медленно поворачивает шею то налево, то направо, слегка склоняя голову к плечу. Это ей придавало несколько утомленный вид, но было очень изящно. Не устала ли она?
Сама она не умела читать эту огромную книгу с синей
далью, с летучими
тенями облаков, с разноцветными лоскутами полей, по которым там и сям ползали люди и животные…
Над столом висит лампа, за углом печи — другая. Они
дают мало света, в углах мастерской сошлись густые
тени, откуда смотрят недописанные, обезглавленные фигуры. В плоских серых пятнах, на месте рук и голов, чудится жуткое, — больше, чем всегда, кажется, что тела святых таинственно исчезли из раскрашенных одежд, из этого подвала. Стеклянные шары подняты к самому потолку, висят там на крючках, в облачке дыма, и синевато поблескивают.
Юноша представлял себе, как по пыльной, мягкой дороге, устланной чёрными
тенями берёз, бесшумно шагает одинокий человек, а на него, задумавшись, смотрят звёзды, лес и глубокая, пустая
даль — в ней где-то далеко скрыт заманчивый сон.
Между тем ночь уже совсем опустилась над станицей. Яркие звезды высыпали на темном небе. По улицам было темно и пусто. Назарка остался с казачками на завалинке, и слышался их хохот, а Лукашка, отойдя тихим шагом от девок, как кошка пригнулся и вдруг неслышно побежал, придерживая мотавшийся кинжал, не домой, а по направлению к дому хорунжего. Пробежав две улицы и завернув в переулок, он подобрал черкеску и сел наземь в
тени забора. «Ишь, хорунжиха! — думал он про Марьяну: — и не пошутит, чорт!
Дай срок».
«Многие тысячи лет прошли с той поры, когда случилось это. Далеко за морем, на восход солнца, есть страна большой реки, в той стране каждый древесный лист и стебель травы
дает столько
тени, сколько нужно человеку, чтобы укрыться в ней от солнца, жестоко жаркого там.
— Это что? — спрашивал Спирька, провожая глазами убегавшую
даму. — Ах, нехорошо, молодой человек, и даже весьма вредно… Ужо вот маменьке напишу, какую вы здесь
тень наводите.
Моя
дама сидела безмолвно, как
тень.
Местами берег удаляется, расходится амфитеатром и
дает место злачным лугам, оживленным одинокими столетними дубами, под
тенью которых отдыхает стадо ближней деревни.
Но прошло немного времени, роса испарилась, воздух застыл, и обманутая степь приняла свой унылый июльский вид. Трава поникла, жизнь замерла. Загорелые холмы, буро-зеленые, вдали лиловые, со своими покойными, как
тень, тонами, равнина с туманной
далью и опрокинутое над ними небо, которое в степи, где нет лесов и высоких гор, кажется страшно глубоким и прозрачным, представлялись теперь бесконечными, оцепеневшими от тоски…
Широкие
тени ходят по равнине, как облака по небу, а в непонятной
дали, если долго всматриваться в нее, высятся и громоздятся друг на друга туманные, причудливые образы…
На синей скатерти моря, в молочном тумане
дали, скользит бесшумно, точно
тень облака, белый пароход.
В полях было тихо, но тише
В лесу и как будто светлей.
Чем
дале — деревья все выше,
А
тени длинней и длинней.
Вспомнила! ноженьки стали,
Силюсь идти, а нейду!
Думала я, что едва ли
Прокла в живых я найду…
Нет! не допустит Царица Небесная!
Даст исцеленье икона чудесная!
Я осенилась крестом
И побежала бегом…
Сила-то в нем богатырская,
Милостив Бог, не умрет…
Вот и стена монастырская!
Тень уж моя головой достает
До монастырских ворот.
Я поклонилася земным поклоном,
Стала на ноженьки, глядь —
Ворон сидит на кресте золоченом,
Дрогнуло сердце опять!
Быстро сбегая с лестницы, Евсей садился где-нибудь в
тени и оттуда наблюдал за Анатолием. Двор был маленький, со всех сторон его ограждали высокие стены домов, у стен лежал грудами разнообразный хлам, на нём сидели, отдыхая, мастеровые, мастерицы, а на средине его Анатолий
давал представление.
— Господи! Вы меня уморите прежде, чем смерть придет за мною, — говорила больная. — Все шушукают, да скользят без следа, точно
тени могильные. Да поживите вы еще со мною!
Дайте мне послушать человеческого голоса!
Дайте хоть поглядеть на живых людей!
Не поворачивая головы, он посматривал по сторонам и находил, что бульвар вполне благоустроен, что молодые кипарисы, эвкалипты и некрасивые, худосочные пальмы очень красивы и будут со временем
давать широкую
тень, что черкесы — честный и гостеприимный народ.
Затем я удалился, унося в глазах добродушный кивок Ганувера и думая о молодой
даме с глазами в
тени. Я мог бы теперь без всякого смущения смотреть в ее прихотливо-красивое лицо, имевшее выражение как у человека, которому быстро и тайно шепчут на ухо.
Иногда я замечал огромный венок мраморного камина, воздушную
даль картины или драгоценную мебель в
тени китайских чудовищ. Видя все, я не улавливал почти ничего. Я не помнил, как мы поворачивали, где шли. Взглянув под ноги, я увидел мраморную резьбу лент и цветов. Наконец Паркер остановился, расправил плечи и, подав грудь вперед, ввел меня за пределы огромной двери. Он сказал...
Но кто в ночной
тени мелькает?
Кто легкой
тенью меж кустов
Подходит ближе, чуть ступает,
Всё ближе… ближе… через ров
Идет бредучею стопою?..
Вдруг видит он перед собою:
С улыбкой жалости немой
Стоит черкешенка младая!
Дает заботливой рукой
Хлеб и кумыс прохладный свой,
Пред ним колена преклоняя.
И взор ее изобразил
Души порыв, как бы смятенной.
Но пищу принял русский пленный
И знаком ей благодарил.
— Это значит… — говорил я в
тени самому себе и мыши, грызущей старые корешки на книжных полках шкафа, — это значит, что здесь не имеют понятия о сифилисе и язва эта никого не пугает. Да-с. А потом она возьмет и заживет. Рубец останется… Так, так, и больше ничего? Нет, не больше ничего! А разовьется вторичный — и бурный при этом — сифилис. Когда глотка болит и на теле появятся мокнущие папулы, то поедет в больницу Семен Хотов, тридцати двух лет, и ему
дадут серую мазь… Ага!..